Kliper: ↑19 янв 2019, 20:34
Утверждать, что война 1812 года происходила двумя годами позже, я пока не берусь. Просто говорю, что нельзя исключать даже такое. А вот с местом Бородинской битвы явные проблемы.
Kliper: ↑19 янв 2019, 20:34
К тому, что битва проходила под Москвой. Французы именно так и пишут, но историки поправляют, мол имеется ввиду Москва-река. Однако ситуация с захоронениями ставит под сомнение утверждение историков.
Версия К.Ф. Толя: Бородинское сражение в трудах русских военных историков XIX в.
(Д.И. Ахшарумов, Д.П. Бутурлин, К. Клаузевиц, А.И. Михайловский-Данилевский, Ф.Н. Глинка, Н.Д. Неелов).
В 1819 г. вторично вышло в свет сочинение Ахшарумова «Описание войны 1812 года», где Бородинскому сражению было отведено значительное место. Достаточно беглого взгляда, чтобы безошибочно признать в рассказе автора первый вариант «Описания» Толя. Выше отмечалось, что взгляды Толя на хронометрию битвы претерпели к тому времени существенные изменения, в которые он не стал посвящать Ахшарумова.
Ахшарумов, создав картину Бородинского сражения по первой версии Толя, уточнил от себя два существенных момента, касающихся «Шевардинского дела 24-го августа 1812 года» и времени и места ранения Багратиона. По поводу первого обстоятельства сочинитель, явно не без влияния «Оправдательных писем», а, возможно, и личного общения с Барклаем де Толли, указал, что противник неожиданно атаковал именно левое крыло русской армии, что могло иметь самые печальные последствия: «...нечувствительно открыли неприятелю всю армию Российскую».
Касательно ранения Багратиона, автор сделал акцент на том, что этот «нещастный случай» произошел до первого нападения французов на батарею Раевского, а главнокомандующий 2-й армией был ранен именно в бою за Семеновские флеши. Следуя почти слово в слово за описанием событий у флешей за Толем, Ахшарумов, после рассказа о контратаке этих укреплений 2-й гренадерской дивизией, перебил повествование собственным замечанием: «В сие время лишились мы князя Багратиона», что наводит на мысль, что у Ахшарумова, кроме Барклая де Толли и Толя, были и другие источники. Один из них также назван в работе А.Г. Тартаковского: генерал Ермолов. Именно он, ссылаясь на своих надежных осведомителей, указал в записках на конкретные обстоятельства ранения Багратиона: «Приспевший с 2-й гренадерскою дивизиею принц Карл Мекленбургский в помощь к войскам, ослабевающим в защите укреплений, остановил успехи неприятеля, но вскоре ранен. <...> Полковник князь Кантакузин убит. <...> Князь Багратион, боготворимый войсками, указуя путь бригаде полковника князя Кантакузина <...> получает тяжелую рану».
Книга Ахшарумова вышла незначительным тиражом и широкого распространения не получила. Достигнув чина генерал-майора, Ахшарумов скончался в возрасте всего лишь 45 лет. А.Г. Тартаковский справедливо отметил, что о нем «в 20-30-е годы мало уже кто помнил, а его исторические труды об Отечественной войне были настолько прочно забыты, что <...> в появившемся в «Северной пчеле» некрологе было сказано на сей счет вообще нечто невразумительное: «Ахшарумов был хороший офицер в деле военном и занимался литературою. В 1819 г. он издал книгу: «Известия о военных действиях Российской армии против французов в 1812, 1813 и 1814». Приписав, таким образом, Ахшарумову это издание <...>, к которому он не имел никакого отношения, автор некролога о действительно принадлежавших ему исторических сочинениях, не упомянул вовсе». Работа Ахшарумова осталась незамеченной в отечественной историографии Бородинского сражения.
* * *
Настоящим событием, и не только в России, стал выход в свет двухтомного сочинения генерал-майора графа Д.П. Бутурлина «История нашествия Императора Наполеона на Россию в 1812 году» (СПБ., 1823-1824. 4.1-2), изданная годом ранее на французском языке в Париже. Бывший в 1812 г. подпоручик квартирмейстерской части стал автором одного из серьезнейших трудов, посвященных достопамятной кампании. Сочинение Бутурлина, написанное по горячим следам, с широким использованием как русских, так и иностранных источников, с одной стороны, отразило эмоции, переживания и пристрастия человека, лично участвовавшего в описываемых событиях, с другой стороны, эта книга до сих пор не утратила для специалистов научного значения. В основу труда Бутурлина, как доказано А.Г. Тартаковским, легли материалы, собранные Толем, при котором прежде Бутурлин состоял в качестве переводчика.
Как и Жомини, Бутурлин работал по указанию Александра I. Для Толя выход в свет этой книги, в которой он принял пусть не слишком заметное, но значительное участие, явилось авторским триумфом. События Бородинского сражения, от избрания позиции, толкования намерений русского командования, хронометрии боевых действий и до оценки итогов битвы были заимствованы из второй версии «Описания» Толя. При сопоставлении сочинения Толя с текстом главы, посвященной Бутурлиным Бородинскому сражению, становится заметной вероятная причина, по которой Толь избегал авторства значительных по объему трудов: «самый образованный офицер» был начисто лишен литературного таланта, главная ценность его сочинений о Бородине состояла в том, что они являлись источником, созданным авторитетным участником событий. Дополнительный вес его трудам придавали карты, вычерченные по его же наметкам. Именно Толь давал указания, как расположить на карте местности войска обеих армий полковнику А.И. Хатову, подготовившему карты и для сочинения Бутурлина.
Рис. План позиции при селе Бородине, составленный полковником А.И. Хатовым (1820-е гг).
В сочинении Бутурлина высоко оценивался факт назначения Кутузова главнокомандующим; при этом автор был прекрасно осведомлен об отношении к нему императора. Автор подробно перечислил приоритетные качества полководца в той ситуации, когда «беспрерывные отступления, доселе производимые, отчасти уменьшили доверенность армии к своим начальникам». Упоминание о неблагополучии морального духа армии в начальный период войны было смелым и откровенным поступком со стороны автора, принимая во внимание, что книга Бутурлина создавалась по повелению Александра I. Панегирик полководцу Бутурлин закончил словами, указывающими на наличие в армии лиц, недовольных назначением: «...Малое число тех, которые по личной вражде были противниками великого мужа, не осмелились обнаружить своего мнения в сей торжественный час, когда, облеченный несомненными знаками доверенности Отечества, он готовился вступить на бессмертное поприще, для его старости Провидением предназначенное». Бутурлин, именуемый в советской историографии дворянским историком (с отрицательным значением этого слова), указал на то, что Кутузов был облечен знаками доверенности Отечества, опустив при этом первую часть формулировки — «Государя и Отечества».
Историк считал сомнительными шансы Кутузова защитить Москву, основательно полагая при этом, что и дальнейшее продолжение отступления было так же невозможно по ряду причин: «...Угасло бы и потерялось драгоценное чувство восторга, которое прибытие нового Главнокомандующего воспламенило во всех сердцах. Впрочем, надлежало еще принять в уважение и то, что если армия была не столь многочисленна, чтобы могла надеяться на верную победу, то была достаточна к тому, чтобы сильно оспаривать оную и причинить неприятелю значительный урон, тем для него чувствительнейший, что, быв удален от средоточия могущества своего, он не имел средства заменить потерь». Рассуждение, весьма сходное с этим отрывком из книги Бутурлина, в 1839 г. появилось и в переиздании «Описания» Толя.
Бутурлин подчеркнул, что, решившись на генеральное сражение, Кутузов «привел в действо намерение генерала Барклая де Толли», чем отверг версию о наличии у последнего «скифского плана», предусматривающего последовательное отступление чуть ли не «до брегов Волги».
Описывая позицию при Бородине, Бутурлин явно преувеличил масштаб фортификационных работ на левом фланге, вовсе не упоминая о перемене позиции этого участка фронта. Батарея Раевского («большая батарея в виде люнета»), так же, как и Семеновские флеши, представлены у него значительно укрепленными. Время начала и окончания инженерных работ при этом не оговаривалось. Назначение Шевардинского редута объяснено строго по Толю: «...Дабы удобнее было наблюдать движение неприятеля против левого фланга и затруднить наступление колонн, то в 900 саженях перед фронтом построен был редут на кургане». Автор почти вдвое уменьшил расстояние, отделяющее редут от основного расположения русской армии. Причина нападения неприятеля на Шевардино у Бутурлина та же самая, что и у Толя: «Огонь, производимый из редута <...>, равно и российскими стрелками, засевшими в оврагах и кустарниках правого берега речки Колочи <...>, весьма обеспокоивал прохождение неприятельских колонн по большой дороге». Бутурлин даже утверждал, что Наполеон приказал атаковать укрепление, «выведенный из терпения потерями, еще до сражения понесенными его воисками».
Историк, как и Толь, не стал давать каких-либо пояснений расположению русских войск перед битвой 26 августа; таким образом, скопление значительных сил русских на правом фланге по-прежнему оставалось без комментария.
Хронометрия битвы выдержана Бутурлиным в соответствии со второй версией Толя, включая последовательность двух важных событий: атаки на батарею Раевского и ранения Багратиона. Вслед за Толем Бутурлин приписал дивизии Фриана участие во второй атаке на флеши задолго до их окончательного захвата неприятелем. Полки 2-го пехотного корпуса Багговута, согласно Бутурлину, вступили в бой за эти же укрепления задолго до ранения «Второго Главнокомандующего» и прибытия 3-й пехотной дивизии Коновницына.
Обстоятельства ранения Багратиона в сочинении предварялись фразами: «Битва продолжалась уже близ шести часов <...>. Сражение при деревне Семеновское опять возобновилось с беспримерным ожесточением». Где именно был ранен Багратион - при защите ли флешей или же самой деревни - из текста неясно, какими войсками он предводительствовал после шести часов кровопролитной схватки, также не уточнялось. В рассказе нет места подвигу дивизии Коновницына, отбившей флеши в последний раз четвертой атакой. По словам Бутурлина, заслуга Коновницына заключалась лишь в том, что он «принял тотчас начальство, упраздненное отсутствием князя Багратиона» и сразу же отвел войска за овраг. По версии Бутурлина, ранению Багратиона предшествовали: атака на батарею Раевского и ее отражение Ермоловым, распоряжение Кутузова о рейде Уварова и Платова, сделанное с целью оттянуть войска неприятеля от флешей.
После выхода в свет сочинения Бутурлина роль Кутузова упрочивалась, его влиянию на ход событий при Бородине придавался исключительно положительный смысл. Н.А. Троицкий справедливо заметил: «Категорические суждения, будто концепция Бутурлина «всячески принижала и затушевывала роль Кутузова», неосновательны». Картина же самого сражения вследствие введения деталей, заимствованных из документов и сочинений иностранных авторов, становилась все более запутанной. Искаженная хронометрия битвы, смещение в последовательности событий практически исключали возможность разобраться в логике боевых действий и соотнести их с распоряжениями как русского, так и французского командования.
* * *
В главе, посвященной отечественной историографии, естественно и необходимо обратиться к работе известного ученого К. Клаузевица; эта работа носила не только историко-описательный, но и военно-теоретический характер. Хотя этот труд был опубликован в Германии и его автор «природный» немец, в течение краткого времени в 1812 г. находившийся на русской службе, работа имела прямое отношение к русской историографии. С 1-й армией Клаузевиц прошел путь от Немана до Бородина. Он состоял при советнике Александра I К. Фуле, затем перешел на службу во 2-й кавалерийский корпус генерала Палена (Корфа), при Бородине состоял при принце Гессенском и участвовал в кавалерийском рейде Уварова и Платова. Клаузевиц не владел русским языком, что ограничивало его общение со своими временными сослуживцами, за исключением тех, кто говорил по-немецки. Сюда относились: Толь, Барклай де Толли, Беннигсен, Вольцоген, П.П. Пален, Евг. Вюртембергский. Именно на беседах с ними строились многие выводы и умозаключения офицера - теоретика военного дела. Находясь в положении «глухонемого», который больше видел, нежели слышал, Клаузевиц составил интересные «натурные» зарисовки Бородинского сражения, существенно отличавшиеся от тех, которые были сделаны людьми, более погруженными в деятельность, чем в созерцание. Как ученый, он вникал во многие детали, искал ответы на вопросы, не особенно интересовавшие отечественных историков.
Несмотря на дружеские отношения с Толем, Клаузевиц был не менее амбициозен в самооценке, что проявилось в высказанном им мнении по поводу позиции, избранной при Бородине. Он оценил ее довольно оригинально, признав, что она «являлась парадной в том смысле, в котором этот термин применяется к лошадям, которые на первый взгляд обещают больше, чем могут дать». Автор признавал, что Россия вообще «бедна позициями», вследствие чего «полковник Толь не был в состоянии найти лучшей позиции, чем при Бородине». При явной симпатии к Толю, Клаузевиц беспристрастно признал факт первоначального неудачного расположения левого крыла, почти параллельного движению противника, и соответственно «не перпендикулярного пути отступления». Наличие крупных сил на правом фланге представлено им как «бесполезное распыление сил», так как «положение в целом слишком привлекало французов к левому флангу». Инженерное оснащение позиции левого крыла получило объективную оценку: «Ни одно из этих укреплений не могло выдержать серьезного штурма.<...> Все же надо сказать, что укрепления внесли свою долю в сильное и мужественное сопротивление, оказанное русскими».
В работе Клаузевица содержится свидетельство, подкрепленное теоретическими рассуждениями, о чрезвычайной плотности боевых порядков на левом фланге, что идет вразрез с традиционной критикой в адрес Кутузова, согласно которой не удавалось во время перебрасывать войска к угрожаемому пункту на левом фланге. Согласно Клаузевицу, реализация предложений Барклая и Беннигсена о сокращении фронта еще больше усугубила бы тесноту среди войск, размещенных, по выражению автора, «в затылок друг другу». Клаузевиц сообщал: «...Русская армия дралась в тот день в беспримерном по глубине и тесноте построению. Столь же тесно, а, следовательно, так же глубоко построилась и французская армия». Именно этим Клаузевиц объяснял значительные потери обеих сторон, одновременно полагая невозможность прорыва русского фронта, потесненного «от 1500 до 2000 шагов». В оценке значения боя за Шевардинский редут Клаузевиц согласился с «русской» версией, очевидно, потому, что мог судить обо всем, там происшедшем, только со слов Толя, версия которого наложила отпечаток и на это сочинение. Автор считал для себя необходимым время от времени делать следующие оговорки: «Автор не раз беседовал на эту тему с полковником Толем» и т.д. С точки зрения хронометрии битвы работа Клаузевица мало информативна, так как он мог судить лишь о том, что делалось у него на глазах, но о боевых действиях у деревни Семеновское, очевидцем которых он не был, у него сложилось довольно четкое общее представление, которого, пожалуй, недоставало отечественным историкам: «Весь ход сражения был чрезвычайно прост. Ввиду того, что Тучков помешал охвату левого крыла, французы стали напирать перпендикулярно на центр и левый фланг всей тяжестью своих масс».
Клаузевиц выстроил интересную схему последовательности событий, которые он логически увязал с результатами обороны левого крыла. Приводимые им сведения неоднократно ставили в тупик отечественных историков, придерживающихся традиционной версии. Так, о замысле флангового рейда кавалерии Уварова и Платова, сообщалось следующее: «Автор <...> находился в свите своего генерала как раз у Кутузова, когда подъехал полковник Толь. Последний только что вернулся с левого фланга и сделал доклад Кутузову, что дело обстоит превосходно и что князь Багратион отбил все атаки. (В первые два часа боя иначе и быть не могло). В этот же момент пришло донесение, что Мюрат взят в плен в центральном укреплении. <...> Это вызвало взрыв энтузиазма и под радостным впечатлением благоприятного оборота, которое принимало сражение, полковник Толь доложил Кутузову предложение принца Гессенского <...> Решение относительно этой диверсии было принято между 8 и 9 часами утра». Клаузевиц мог не понять, что в этот момент Багратион был уже ранен и флеши были отбиты Коновницыным, но время отражения первой атаки на батарею Раевского он указал довольно раннее.
Книга Клаузевица, по праву считающаяся одним из серьезных исследований о событиях 1812 г., также не оказала существенного влияния на отечественную историографию первой половины XIX в., хотя ее содержание могло существенно повлиять на уточнение многих эпизодов Бородинской битвы.
* * *
В 1837 г. к 25-летию Бородинского сражения был переиздан труд Бутурлина, но уже тогда стала очевидной необходимость создания нового описания кампании 1812 г. основанного на более широком привлечении источников. Это касалось и такого значительного события, как Бородинское сражение. К этому времени за границей были опубликованы сочинения Жомини, Пеле, Клаузевица, Н.А. Окунева, пользовавшиеся достаточной известностью в России. Пеле и Клаузевиц высказали серьезные замечания в адрес Бутурлина, поставив под сомнение многие положения «русской» версии Бородинского сражения: роль Кутузова при Бородине, его влияние на избрание позиции, расположение и перемещение войск, ход боевых действий. Сомнению подвергался результат битвы: требовались новые доводы для доказательства победы русской армии, так как рапорт Кутузова от 27 августа даже в купированном виде не содержал достаточно сильных аргументов, по сравнению с 18-м бюллетенем Наполеона. Пеле поставил создателей «русской» версии в затруднительное положение, проявив осведомленность в отношении рапортов Кутузова, не упоминаемых ни Толем, ни Бутурлиным. В своей статье Пеле опубликовал распоряжения Наполеона маршалам накануне битвы, из которых уже можно было понять логику действий атакующей стороны и связать ее с ответными действиями русских войск. Публикация им же рапорта генерала Фриана, вкупе с другими документами, указывала на необъяснимые хронометрические смещения «русской» версии. Все это надлежало принять к сведению автору, которому предстояло создать очередное масштабное сочинение о битве при селе Бородине.
В 1839 г. версия Толя, опубликованная в «Отечественных записках», была вновь переиздана отдельной брошюрой на русском, немецком и французском языках. В статье А.И. Сапожникова «Бородинский футляр «из библиотеки генерала Ф.Ф. Шуберта» высказано, на наш взгляд, убедительное предположение, что это переиздание было предпринято в преддверии Бородинских торжеств специально для гостей, приглашенных на празднование. Сапожников обратил внимание на то, что эта брошюра не имеет отметки «Печатано по Высочайшему повелению». Далее автор сообщает: «Более того, на ней нет и обязательного для того времени цензурного разрешения, что позволяет делать самые различные предположения об обстоятельствах ее выхода в свет».
Если в книге Бутурлина описание сражения по объему почти в пять раз превосходило этот же сюжет в сочинении Ахшарумова, то две главы, посвященные Бородину в труде «русского Гомера» Михайловского-Данилевского смело можно назвать «летописью величайшего побоища». Его четырехтомное «Описание Отечественной войны 1812 года», составленное по повелению императора Николая I, увидело свет в 1839 г., когда в России торжественно отмечалось 25-летие взятия Парижа. Именно эта дата, по мысли русского правительства, подвела окончательный итог военному столкновению между Россией и наполеоновской Францией. Сознавая ответственность за исполнение полученного в 1836 г. заказа, Михайловский-Данилевский провел огромную подготовку для написания этого труда. Выбор императора не только льстил ему как историку и литератору, но эта работа отражала его собственные интересы и пристрастия. В 1812 г.
Михайловский-Данилевский уже чувствовал значимость всего происходившего; потому тогда же у него зародилась мысль «создать описание событий тех дней от приезда М.И. Кутузова к армии в августе 1812 г. до остановки войск в Тарутинском лагере». Тогда же будущий историк стал создавать собственный архив, где накапливались документы по теме, которой он посвятил всю жизнь. Существующее в историографии разделение историков на дворянских, буржуазных, советских, быть может, не лишено некоторой логики, но препятствует воздать должное усилиям Михайловского-Данилевского, затраченным на создание сочинения, которое, по словам современников, «являлось самым любимым произведением ученого».
Особый интерес для нас представляют главы, посвященные Бородинскому сражению. Михайловский-Данилевский был первым, кто широко использовал в своей работе кроме официальных документов (рапорты, переписка) воспоминания участников битвы, составленные по его просьбе. Среди тех, кто поделился с сочинителем своими памятными впечатлениями были А.И. Горчаков и М.С. Воронцов, П.А. Козен и И.Ф. Паскевич, М.С. Вистицкий и А.А. Щербинин, А.П. Никитин и Н.И. Лодыгин, К.А. Крейц и П.П. Коновницын, Д.Н. Болговский и И.Т. Родожицкий, а также В.И. Тимофеев. В коллекции ВУА сохранились и ранние записки Раевского, адресованные Жомини, дневник Сен-При, погибшего в 1814 г., список «Изображения» Барклая де Толли. Дневниковые записи Михайловского-Данилевского позволяют сделать вывод, что он был также в курсе мемуарного творчества Беннигсена и Ермолова. Если бы не усилия историка, круг мемуарных источников, связанных с Бородино, оказался бы очень ограниченным. О том, что в поле зрения Михайловского-Данилевского находились все основные документы по сражению, включая и рапорты военачальников, позволяет утверждать документ, обнаруженный С.А. Малышкиным: «Подробная выписка из каталога секретного архива», где сам ученый назвал «лучшие материалы для описания Бородинского сражения» - рапорты Барклая де Толли, Коновницына, Дохтурова, Раевского, Багговута, Сиверса. История создания «Описания Отечественной войны 1812 года» позволяет утверждать, что историк использовал в своей работе сочинения Толя и длительное время пользовался его консультациями. Именно у него Михайловский-Данилевский, вопреки известным ему источникам, позаимствовал хронометрическую схему событий.
Михайловский-Данилевский употребил еще один собственно авторский прием в описании битвы: он конкретизировал расписание войск, вступавших в сражение. По его версии, сначала в бой за флеши вступила 3-я пехотная дивизия Коновницына, а затем отдельно — бригада Ревельского и Муромского пехотных полков, входивших в состав этой дивизии. Историк указал также в числе подразделений, сражавшихся на флешах, 8-й пехотный корпус Бороздина 1-го, затем - отдельно 2-ю гренадерскую дивизию, входившую в этот корпус, и, наконец, Астраханский гренадерский полк, входивший в состав 2-й гренадерской дивизии. Есть основания полагать, что Михайловский-Данилевский сознательно заимствовал хронометрию описания битвы у своего бывшего сослуживца и начальника. Сам он был знающим, внимательным, преданным теме человеком и историком. Он не мог не обратить внимания на выстраивающуюся по собранным им же документам картину событий. Из них следовало, что войска 8-го пехотного корпуса вступили в сражение раньше, чем дивизия Коновницына; Коновницын прибыл к месту боя после ранения Багратиона, а генерал Раевский, согласно его рапорту и воспоминаниям, был также атакован позже, чем был ранен Багратион. Это же следует из «Изображения» Барклая де Толли, на которое Михайловский-Данилевский по указанию Николая I составлял отзыв, где он объяснил причины, по которым этот документ, возникший гораздо раньше многих мемуарных источников, так и не попал на страницы официальных изданий. Историк писал императору: «Ничтожные слабости, мелкие сплетни оттеняются желчною насмешкою, и ругательства и поносительные слова на всех неприязненных Барклаю людей. <...> Как радостно воспользовался бы историк <...> запиской Барклая де Толли, если бы при высоком самоотвержении человека стоящего выше мелких расчетов оскорбленного самолюбия, беспристрастно изложил он свои ошибки, указывал на свои заслуги и отдал справедливость делам своих соперников. Можно ли верить беспристрастности Барклая де Толли при его явно односторонних описаниях, если при том в его записке не видим ни порядка в идеях, ни полноты в изложении, пропущено важное, говорится о неважном, и все дополняется бранью, недостойною высокого назначения, ни того о ком писано, ни того, кто писал, ни того великого дела, к которому были они призваны». У Михайловского-Данилевского так же, как и у Толя, была своя логика. «Голос страстей не может быть допущен в историю», — считал историк, а в отношении Кутузова со стороны его бывших соратников «страсти» были слишком очевидны.
Отправлено спустя 7 минут 6 секунд:
Клипер можно спорить по поводу многих сюжетов Российской истории, но о событиях XIX века спорить не стоит в России появилось мощное историко-археологическое общество, Императорский Генеральный штаб издавал огромное количество книг и топографических альбомов по тематике Исторических сражений.Вероятности отрицать не могу, достоверности не вижу. М. Ломоносов
Мобильная версия
