13 Колено ⇐ Авторские темы

[Gosha]

Артур Кестлер

Тринадцатое колено. Крушение империи хазар и ее наследие

Предисловие Редактора

В своем исследовании по истории хазар Артур Кестлер цитирует или пересказывает множество средневековых источников на арабском, еврейском, латыни, греческом и древнерусском языках. Он пользуется переводами этих известий на английский или немецкий языки. Подготавливая русское издание книги Кестлера, мы сочли необходимым цитаты из средневековых источников дать по академическим русским переводам. Этот прием позволяет сохранить атмосферу напряженного научного поиска и передать дух древних текстов, а заодно избежать недоразумений в столь тонкой сфере как, например, передача средневековых религиозных диспутов между христианами, иудеями и мусульманами, насыщенных резкими взаимными обвинениями. По мере возможности, в примечаниях мы даем полные переводы, где описаны те или иные значимые ситуации (например, «выбор веры» киевским князем Владимиром). По этой же причине в Приложении III «Хазарская переписка» мы приводим полный перевод пространной редакции ответного письма хазарского царя Иосифа (изданной П. К. Коковцовым в 1932 г.), тогда как Кестлер ограничился историческим обзором и библиографическими замечаниями.

Известно, что искусство цитирования относится к сфере манипуляций. Этим искусством А. Кестлер владеет блестяще. Свое отношение к игре Кестлера с цитатами мы выразили тем, что предпослали русскому переводу его книги дубль-эпиграф из ал-Мукаддаси. Разумеется, исследователь имеет право прервать цитату из источника в том месте, где он считает нужным. Однако у доверчивого читателя может возникнуть впечатление, что все описываемое соответствует некой реальности. Часто эту реальность создает сам Кестлер, обрывая голос средневекового автора в самом интересном месте. В таком случае, мы вправе (в редакторских примечаниях или в специальных скобках " ") продолжить цитату и убедиться, что не все так просто, как хотелось бы писателю-историку. В первую очередь, это связано с ключевыми пунктами теории Кестлера, в частности, о культурном превосходстве хазар, принявших иудаизм, над язычниками огузами и мусульманами булгарами; и попыткой продлить существование Хазарского государства до XIII века.

Оценка авторской концепции Кестлера о хазарском вкладе в восточно-европейское еврейство не входит в нашу задачу; наша цель скромнее: представить на суд читателя интересную и смелую книгу, указав лишь на подводные камни, связанные с цитированием источников.

Особенно впечатляют средневековые свидетельства о нравах и малопонятных обычаях чужестранцев. Например, Кестлер приводит без всяких комментариев сведения арабских географов о некоторых отталкивающих обычаях русов, башкир, гуззов. Представив эти материалы, Кестлер выразительно замолкает, добившись легким путем своей цели: соседи хазар обретают мало привлекательный образ. Справедливости ради, следует заметить, что и большинство историков избегает касаться подобных сюжетов по той простой причине, что эти сюжеты не подлежат объективной проверке, но могут быть предметом исторической психологии, поскольку носят оценочный характер. Отдельный вопрос — насколько корректно использовать эти свидетельства в качестве неких символов времени. Подобного рода «наблюдения» средневековых авторов должны быть отнесены к сфере этнических и религиозных стереотипов и составить предмет еще не написанной всемирной истории взаимного непонимания.

Ряд незначительных погрешностей и опечаток, пропущенных английским редактором, мы устранили, особо не оговаривая эти обстоятельства. В ряде случаев в редакторских примечаниях мы сочли полезным и интересным добавить сюжеты из новых переводов, выполненных современными исследователями. К изданию также прилагается подробная русская библиография по всему кругу тем, затронутых А. Кестлером.

[Gosha]

Увы, в нашем распоряжении нет живописных свидетельств очевидца, подобных описанию двора Аттилы, оставленному Приском. Приходится довольствоваться пересказами и компиляциями византийских и арабских хронистов, отличающимися схематизмом и фрагментарностью. Есть, правда, два исключения. Одно – письмо, предположительно отправленное хазарским каганом, речь о котором пойдет в главе II; другое же – путевые записки наблюдательного арабского путешественника Ибн Фадлана, секретаря дипломатической миссии, отправленной цивилизованным правителем к северным варварам.

[Gosha]

Правителем этим был халиф ал-Муктадир, чье посольство отправилось из Багдада в земли волжских булгар через Персию и Бухару. Официальным поводом для столь грандиозного путешествия стало письмо-приглашение булгарского царя, просившего халифа:
а) прислать религиозных наставников для обращения его народа в ислам;
б) построить крепость для отражения нападений сюзерена, царя хазар.
Приглашение – несомненно, подготовленное в результате более ранних дипломатических контактов – предоставляло возможность установить благоприятный климат среди тюркских племен на территориях, через которые пролегал маршрут посольства, посредством проповеди священного Корана и раздачи золотых даров.

[Gosha]

Отчет нашего путешественника открывается следующими словами:
"Это – Книга Ахмеда ибн-Фадлана ибн-ал-Аббаса ибн Рашида ибн-Хаммада, клиента повелителя правоверных, а также клиента Мухаммеда ибн Сулеймана, Хашимида, посла ал-Муктадира к царю «славян», в которой он сообщает о том, что он сам наблюдал в стране тюрок, хазар, русов, «славян», башкир и других [народов] по части различий их вероучений, сведений об их царях, их положения во многих их делах.

[Gosha]

Сказал Ахмед ибн-Фадлан: Когда прибыло письмо Алмуша сына Шилки йылтывара, царя «славян», к повелителю правоверных ал-Муктадиру, в котором он просит его о присылке к нему кого-либо, кто наставил бы его в вере, преподал бы ему законы ислама, построил бы для него мечеть, воздвиг бы для него кафедру, чтобы он установил на ней от его [халифа] имени хутбу в его [собственной] стране и во всех областях его государства, и просит его о постройке крепости, чтобы укрепиться в ней от царей, своих противников [речь идет о защите от царя хазар], – было дано согласие на то, о чем он просил. Посредником в этом деле был Назир ал-Харами. А я был уполномочен для прочтения ему [царю] письма и вручения того, что отправлялось к нему [в качестве подарков] и для надзора за факихами и муаллимами. И ему были пожалованы деньги, доставлявшиеся ему для упомянутой нами постройки и для уплаты [жалованья] факихам и муаллимам. [Далее следуют подробности взыскания этих денег с одного из поместий в Хорезме и имена участников миссии]. Итак, мы отправились из Города Мира [Багдада] в четверг, по прошествии одиннадцати ночей [месяца] сафара триста девятого года (21 июня 921 г.)".

[Gosha]

Как видим, экспедиция состоялась гораздо позже описанных в предыдущем разделе событий. Но с точки зрения обычаев и правил соседей-язычников хазар, это вряд ли имеет значение; то, что мы узнаем о жизни этих кочевых племен, дает некоторое представление о жизни хазар в более ранний период – до обращения в иудаизм, когда они были приверженцами шаманизма, сходного с верованиями их соседей во времена Ибн Фадлана.

[Gosha]

Посольство двигалось неспешно и, видимо, без происшествий, пока не достигло Хорезма, пограничной провинции Халифата к югу от Аральского моря. Эмир Хорезма попытался отговорить путников от продолжения пути, утверждая, что между его страной и царством булгар живут «тысячи племен неверных», которые не отпустят послов живыми. В действительности эти попытки воспрепятствовать исполнению приказов Халифа о беспрепятственном пропуске посольства могли быть вызваны другими соображениями: догадкой, что миссия косвенно направлена против хазар, с которыми эмир Хорезма активно торговал и дружил. Однако в конце концов он уступил, и экспедиции было дозволено дойти до Ургенча в устье Амударьи.
Здесь ей пришлось три месяца зимовать из-за лютых холодов, о которых арабские путешественники всегда повествуют весьма пространно:
«Итак, мы оставались в Джурджании [Ургенче много] дней. И замерзла река Джейхун [Аму-Дарья] от начала до конца ее; и была толщина льда семнадцать четвертей. Кони, мулы, верблюды и повозки проезжали через него, как проезжают по дорогам, – он был тверд, не сотрясался. И оставался он в таком виде три месяца. И мы увидели такую страну, что думали не иначе врата Замхарира открылись из нее на нас. Снег в ней падает не иначе, как с порывистым сильным ветром. [...] И действительно, я видел тамошний холод в воздухе и то, что в ней [в Джурджании] базар и улицы, право же, пустеют до такой степени, что человек обходит большую часть улиц и базаров и не находит никого, и не встречается ему ни один человек. Не раз выходил я из бани и, когда входил в дом, то смотрел на свою бороду, а она сплошной кусок снега, так что я бывало оттаивал ее у огня. И, право же, бывало я спал в „доме“ внутри дома. А именно – в нем была [помещена] тюркская юрта из войлоков, причем я был укутан в одежды и меха, и [все же] иногда моя щека примерзала к подушке».

[Gosha]

«Итак, мы оставались в Джурджании [Ургенче много] дней. И замерзла река Джейхун [Аму-Дарья] от начала до конца ее; и была толщина льда семнадцать четвертей. Кони, мулы, верблюды и повозки проезжали через него, как проезжают по дорогам, – он был тверд, не сотрясался. И оставался он в таком виде три месяца. И мы увидели такую страну, что думали не иначе врата Замхарира открылись из нее на нас. Снег в ней падает не иначе, как с порывистым сильным ветром. [...] И действительно, я видел тамошний холод в воздухе и то, что в ней [в Джурджании] базар и улицы, право же, пустеют до такой степени, что человек обходит большую часть улиц и базаров и не находит никого, и не встречается ему ни один человек. Не раз выходил я из бани и, когда входил в дом, то смотрел на свою бороду, а она сплошной кусок снега, так что я бывало оттаивал ее у огня. И, право же, бывало я спал в „доме“ внутри дома. А именно – в нем была [помещена] тюркская юрта из войлоков, причем я был укутан в одежды и меха, и [все же] иногда моя щека примерзала к подушке».

[Gosha]

Примерно в середине февраля стало теплеть. Чтобы пересечь северные степи, посольство присоединилось к большому каравану из пяти тысяч людей и трех тысяч лошадей, предварительно купив необходимые для путешествия принадлежности: тюркских верблюдов, дорожные мешки из верблюжьих кож для переправы через реки, хлеба, проса и сушеного мяса на три месяца. Местные жители предупреждали, что на севере их подстерегают еще более сильные холода, и советовали, как теплее одеться:
«Те из жителей этой страны, с которыми мы дружили, предложили нам воспользоваться [их] помощью в отношении одежд и постараться умножить их количество. Они представили это предприятие в ужасном виде и изобразили это дело очень трудным, но когда мы [все] это сами увидели, то это оказалось вдвое большим того, что нам было описано. Итак, на каждом из нас была куртка, поверх нее кафтан, поверх него шуба, поверх нее кобеняк и бурнус, из которого видны были только два глаза, шаровары одинарные и другие с подкладкой, гетры, сапоги из шагреневой кожи и поверх сапог другие сапоги, так что каждый из нас, когда ехал верхом на верблюде, не мог двигаться от одежд, которые были на нем».

[Gosha]

Одним словом, привередливому арабу Ибн Фадлану не понравился ни климат, ни народ Хорезма:
«Они [хорезмийцы] самые дикие люди и по разговору и по природным качествам. Их разговор похож на то, как кричат скворцы. В стране Хорезм есть селение на [расстоянии] дня [пути] от Джурджании, называемое Ардакуа. Население его называется кардалийцы. Их разговор похож на кваканье лягушек. Они отрекаются от повелителя правоверных Али ибн-абу-Талиба, – да будет им доволен Аллах, – при окончании каждой молитвы».

[Gosha]

Выйдя в путь 3 марта, они остановились на ночь в караван-сарае Замджан, а это и есть Врата тюрок; на другой день они достигли остановки Джит; дальше начиналась безлюдная пустыня, за которой лежала территория тюрок-гуззов. Оказавшись на чужой земле, миссия «доверила свою судьбу Аллаху могучему и великому». Как-то раз в сильный холод ехавший рядом с послами и переводчиком тюрок спросил Ибн Фадлана: «Чего хочет господь наш от нас? Вот он убивает нас холодом, и если бы мы знали, чего он хочет, мы непременно это ему дали бы». На что Ибн Фадлан отвечал: «Он [Аллах] хочет от вас, чтобы вы сказали: „Нет Бога, кроме Аллаха“». Тюрок же засмеялся и сказал: «Если бы нас этому научили, мы обязательно это сделали бы».

[Gosha]

Ибн Фадлан пересказывает много подобных эпизодов, не замечая, что они свидетельствуют о независимости ума его собеседников. Презрение к власти, проявляемое кочевыми племенами, также не вызывает симпатии у посланца багдадского двора. Следующий эпизод тоже произошел в стране могущественных тюрков-гуззов, плативших дань хазарам и, по некоторым источникам, состоявших с ними в близком родстве.

[Gosha]

"Нас встретил один человек из тюрок с презренной внешностью, оборванец, тощего вида, жалкий по существу. А на нас напал сильный дождь. Он же сказал: «Стойте!» И караван остановился весь в целом, а именно около трех тысяч лошадей и пяти тысяч человек. Потом он сказал: «Ни один из вас не пройдет!» И мы остановились, повинуясь его приказанию. Мы сказали ему: «Мы друзья Кюзеркина». Он стал смеяться и говорит: «Кто такой Кюзеркин? Я испражняюсь на бороду Кюзеркина». Потом он сказал: «Паканд», что значит хлеб на языке Хорезма. Тогда я вручил ему лепешки хлеба. Он взял их и сказал: «Проезжайте, я смилостивился над вами»".

[Gosha]

Демократичный способ принятия решений, практиковавшийся газами, ставил в тупик представителя авторитарной теократии:
«Они кочевники, – дома у них из шерсти, они то останавливаются [табором], то отъезжают. Ты видишь их дома то в одном месте, то те же самые в другом месте, в соответствии с образом жизни кочевников и с их передвижением. И вот они в жалком состоянии. К тому же они, как блуждающие ослы, – не изъявляют покорности Аллаху, не обращаются к разуму и не поклоняются ничему, но называют своих старейшин „господами“. Когда кто-нибудь из них просит в чем-либо совета у своего главаря, он говорит ему: „Господи! Что я сделаю в таком-то и таком-то [деле]?“ Дела их [решаются] советом между ними. Однако, когда они сойдутся на чем-либо и решатся на это, приходит затем самый ничтожный из них и самый жалкий и отменяет то, на чем они уже сошлись».

[Gosha]

Сексуальные нравы гуззов – и других племен – представляли собой поразительное сочетание свободы и дикости:
«Их женщины не закрываются ни от их мужчин, ни от посторонних, и женщина не закрывает также ничего из своего тела ни от кого из людей. Право же, как-то однажды мы остановились у [одного] человека из их числа. Мы сели, и жена этого человека [была] вместе с нами. И вот, разговаривая с нами, она раскрыла свой „фардж“ и почесала его, в то время как мы на нее смотрели. Мы же закрыли свои лица руками и сказали: „Господи, помилуй!“. Тогда муж ее засмеялся и сказал переводчику: „Скажи им: она открывает это в вашем присутствии, и вы видите его, а она охраняет его так, что к нему нет доступа. Это лучше, чем если бы она его закрывала и [вместе с тем] предоставляла пользоваться им“. Они [гуззы] не знают блуда. Но если относительно кого-либо они откроют какое-нибудь дело, то они разрывают его на две половины, а именно: они сужают промежуток [между] ветвями двух деревьев, потом привязывают его к веткам и пускают оба дерева, и находящийся при выпрямлении их разрывается».

[Gosha]

Автор не говорит, распространяется ли наказание и на провинившуюся женщину. Позже, рассказывая о волжских булгарах, он описывает не менее дикий способ рассечения прелюбодеев топором от затылка до бедер; так наказывают и мужчину, и женщину. Ибн Фадлан с удивлением далее отмечает, что женщины булгаров при купании в реках не закрываются от мужчин и так же, как гуззы, не знают телесного стыда.

[Gosha]

Что касается гомосексуализма, который в арабских странах воспринимался как само собой разумеющееся явление, то тюрки, по словам Ибн Фадлана, относились к нему как к страшному греху. Впрочем, доказательством этого у него служит всего один эпизод, когда соблазнитель «безбородого юнца» отделался штрафом в 400 овец.

[Gosha]

Привычный к роскошным купальням Багдада, наш путешественник не мог выносить неопрятность тюрок. «Они не очищаются ни от экскрементов, ни от урины, и не омываются от половой нечистоты и не совершают ничего подобного. Они не имеют никакого дела с водой, особенно зимой». Когда предводитель войска гуззов снял свою роскошную парчовую одежду, чтобы надеть новую, преподнесенную в дар послами, они увидели на нем «куртку, – она распалась [лохмотьями] от грязи, так как правила их [таковы], что никто не снимает прилегающую к телу одежду, пока она не рассыплется на куски» 34. Представители другого тюркского племени, башкиры, «бреют свои бороды и едят вшей. [Вот] один из них тщательно исследует швы своей куртки и разгрызает вшей своими зубами. Право же, был с нами один человек из их числа, уже принявший ислам и служивший у нас. Однажды я видел, как он поймал вошь в своей одежде, он раздавил ее своими ногтями, потом слизнул ее и сказал, когда увидел меня: „Прекрасно“.

[Gosha]

Картина в целом малоприятная. Наш изнеженный путешественник глубоко презирал варваров. Но презрение вызывала у него только грязь и то, что он считал непристойным телесным оголением; дикость же наказаний и жертвенных ритуалов оставляет его безразличным. Например, то, как булгары карают за человекоубийство, он описывает с отстраненным интересом, без гнева, который обуревает его по другим поводам: «И если один человек из них убьет другого человека намеренно, они казнят его [в возмездие] за него. Если же он убьет его нечаянно, то делают для него ящик из дерева халанджа [березы], кладут его внутрь [этого ящика], заколачивают его над ним [гвоздями] и кладут вместе с ним три лепешки и кружку с водой. Они водружают для него три бревна, наподобие палок верблюжьего седла, подвешивают его между ними и говорят: „Мы помещаем его между небом и землей, чтобы постигло его [действие] дождя и солнца. Авось Аллах смилостивится над ним“. И он остается подвешенным, пока не износит его время и не развеют его ветры».

[Gosha]

Так же невозмутимо он описывает погребальное жертвоприношение сотен коней у гуззов и жуткое ритуальное убийство рабыни во время похорон знатного руса у могилы ее хозяина.

[Gosha]

О языческой религии автор рассказывает мало, разве что фаллический культ башкир вызывает у него интерес: «„Каждый из них вырубает палочку величиной с фалл и вешает ее на себя. И если он захочет отправиться в путешествие или встретит врага, то целует ее, поклоняется ей и говорит: „О господи, сделай для меня то-то и то-то“. Я сказал переводчику: „Спроси кого-либо из них, какое у них оправдание этому [действию] и почему он сделал это своим господом“.“ Он [спрошенный] сказал: „Потому что я вышел из подобного этому и не знаю относительно самого себя иного создателя, кроме этого“». Далее Ибн Фадлан добавляет: «Кое-кто из них говорит будто бы у него двенадцать господов: у зимы господь, у лета господь, у дождя господь, у ветра господь, у деревьев господь, у людей господь, у лошадей господь, у воды господь, у ночи господь, у дня господь, у смерти господь, у земли господь, а господь, который на небе, самый больший из них. Однако он объединяется с теми в согласии, и каждый из них одобряет то, что делает его сотоварищ. [...] Мы видели, как [одна] группа из них поклоняется змеям, [другая] группа поклоняется рыбам, [еще одна] группа поклоняется журавлям».

[Gosha]

У волжских булгар Ибн Фадлан обнаружил странный обычай:
«Если они увидят человека, обладающего подвижностью и знанием вещей, они говорят: „Этот более всего достоин служить нашему господу“. Итак, они берут его, кладут ему на шею веревку и вешают его на дерево, пока он не распадется на куски».

[Gosha]

Комментируя этот отрывок, известный турецкий востоковед Зеки Валиди Тоган, выдающийся исследователь Ибн Фадлана и его времени, пишет:
«Нет ничего загадочного в жестоком обращении булгар с людьми выдающегося ума. Оно опиралось на простое и трезвое желание среднего человека вести нормальную жизнь, избегать любого риска или приключения, в которые его мог бы втравить „гений“». Далее он приводит татарскую поговорку: «Если ты слишком много знаешь, тебя повесят, если ты слишком скромен, тебя затопчут». Он делает вывод, что жертву «надо воспринимать не просто как знающего человека, а как непокорного гения, нестерпимого умника».
Получается, что этот обычай служит средством общественной защиты от перемен, наказанием нонконформистов и потенциальным новаторам.

[Gosha]

Однако несколькими строками ниже тот же автор допускает иную интерпретацию явления:
«Ибн Фадлан описывает не просто убийство умников, а один из языческих обычаев: человеческое жертвоприношение, принесение в жертву Богу наиболее выдающихся из людей. Эту церемонию проводили, наверное, не простые булгары, а их „табибы“, или знахари, шаманы, которым и у булгар, и у русов принадлежала власть над жизнью и смертью людей во имя культа. По свидетельству Ибн Русте, у русов знахари могли любому надеть на шею веревку и повесить на дереве в качестве мольбы о божьей милости. Сделав так, они говорили: „Это подношение Богу“».

[Gosha]

Возможно, в таких случаях действовали оба мотива вместе: «Раз жертва необходима, давайте жертвовать смутьянами».

[Gosha]

Как мы увидим, человеческое жертвоприношение практиковалось и хазарами – в том числе ритуальное убийство царя в конце его царствования. Можно предположить, что между обычаями племен, описанных Ибн Фадланом, и обычаями хазар существовали и другие сходства. К сожалению, посетить хазарскую столицу он не мог, и потому был вынужден полагаться на сведения, почерпнутые на территориях, подвластных хазарам, в особенности при булгарском дворе.