Тридцатилетняя Война ⇐ Новое время

[Gosha]

Но было уже слишком поздно. В ту же ночь Турн призвал главных дворян королевства составить план действий. Отклонив все протесты Шлика, он потребовал предать смерти Славату и Мартиница и учредить чрезвычайное протестантское правительство. Весь город уже бурлил, и, когда на следующее утро протестантские депутаты направились к королевскому замку в Градчанах, за ними последовала огромная толпа. Через ворота, увенчанные габсбургским орлом с распростертыми крылами, они устремились во двор, во главе с депутатами поднялись по лестнице в зал для аудиенций, оттуда в комнатку, где сидели наместники. Славата и Мартиниц оказались зажаты между столом и стеной, между толпой впереди и голой каменной кладкой сзади, словно загнанные звери. Оба не сомневались, что настал их последний час.

[Gosha]

Сотня рук потащила их к высокому окну, откинула створки и выбросила наружу. Мартиниц стал первым. «Иисус, Мария! Помогите!» – закричал он и полетел через подоконник. Славата сопротивлялся дольше, зовя Пресвятую Деву и цепляясь за оконную раму под градом тумаков, пока кто-то не ударил его так, что он потерял сознание и разжал окровавленные руки. Их дрожащий от страха секретарь схватился за Шлика, ища защиты; опьяненная толпа подняла его и выбросила вслед за его господами.
Один из повстанцев перегнулся через карниз, глумясь: «Посмотрим, поможет ли вам ваша Мария!» И через миг, со смешанным гневом и изумлением, «Господи, Мария ему помогла!» – крикнул он, ведь Мартиниц уже зашевелился. Вдруг из соседнего окна высунулась лестница; Мартиниц и секретарь бросились к ней под градом не попадавших в цель снарядов. Кое-кто из слуг Славаты, не побоявшись толпы, спустился к нему на помощь и унес за остальными, без сознания, но живого.

[Gosha]

Необыкновенная удача, спасшая три жизни, в зависимости от вероисповедания очевидцев одним показалась Божьим чудом, а другим – комическим случаем, но она не имела никакого политического значения. Мартиниц тайно бежал в ту же ночь, а больной Славата оставался узником в доме, куда его принесли. В тот вечер его жена пала на колени перед графиней Турн, упрашивая сохранить ее мужу жизнь, и дама удовлетворила ее просьбу, пессимистически оговорив, что и графиня Славата должна будет отплатить ей услугой за услугу после очередной чешской революции.

[Gosha]

С убийством или без, государственный переворот свершился, и, поскольку Турн настоял на смерти вопреки мнению многих, его союзники находили облегчение для своей совести в том, что наместники мягко приземлились на кучу гниющих отбросов во рве Градчан.

[Gosha]

Не теряя времени зря, повстанцы взялись налаживать государственный механизм. Все чиновники, которые согласились признать новую власть, остались на своих местах, и вначале никто не пытался прогнать католиков. Протестантский сейм назначил временное правительство из тринадцати директоров, а затем проголосовал за набор армии численностью 16 тысяч человек под командованием Турна за государственный счет. Чтобы лучше проинформировать Европу о произошедшем, они издали «Апологию», где изложили причины восстания. Обеспечив таким образом непрерывность гражданского управления и приняв меры против войны, собрание разошлось через пять дней после мятежа и через десять дней после своего открытия.

[Gosha]

Восстание могло бы послужить образцом быстроты, эффективности и сдержанности, но под внешним спокойствием новое государство скрывало элементы катастрофы. Давление, которое заставило разнородные группы объединиться, не могло длиться бесконечно, и, когда непосредственный кризис ослаб, единый фронт распался. Каких целей добивался бунт: свободы вероисповедания, национальной независимости или защиты прав подданных от государя? Правда состояла в том, что никто этого не знал, и каждая сторона была готова пожертвовать интересами другой ради собственных.

[Gosha]

Кроме того, восстание даже не сумело полностью объединить страну. Ярые католики, типичными представителями которых были Славата и Мартиниц, действительно были в меньшинстве, но с ними нельзя было не считаться. Первоначальное намерение нового правительства предоставить равные права всем соотечественникам оказалось совершенно невыполнимым из-за повсеместного сопротивления католиков-дворян, католиков-бюргеров и даже целых католических городов – Будвайса (Ческе-Будеёвице), Круммау (Чески – Крумлов), Пильзена (Пльзеня).

[Gosha]

Если бы Турн стал главой государства, если бы он заставил замолчать несогласных среди союзников и сосредоточил все силы на борьбе за независимость, восстание, быть может, хотя бы определило национальное будущее для Чехии. Но конституционная традиция была слишком сильна, и Турн либо не мог, либо не хотел ее нарушить. Он командовал армией, но подчинялся тринадцати директорам; те, в свою очередь, подчинялись сейму, а только сейм мог голосовать за распределение ресурсов. Турн как рыцарь имел право заседать и голосовать в сейме, но отказался стать директором. Видимо, он думал, что безопасность Чехии зависит от того, насколько она способна защитить себя силой оружия, а директория обладает лишь формальной властью над армией. Он ошибался. На протяжении всех тридцати месяцев борьбы за Чехию Турну приходилось полагаться на скупые средства, неохотно выделяемые погрязшим в ссорах сеймом и разобщенной директорией.

[Gosha]

Внутреннее перемирие с католиками в одночасье сорвалось. 9 июня иезуиты были изгнаны из страны, и еще до середины лета Турн напал на Круммау (Чески-Крумлов) и захватил его. По рекомендации своего миролюбивого советника кардинала Клезля император Матвей сначала предложил чехам амнистию и мирные переговоры. Мятежники демонстративно отвергли его инициативу, чем возмутили европейских католиков и доказали врагам, что религия всего лишь выступает прикрытием для национальных и политических мотивов. Постепенно восстание превращалось в значительную проблему для Европы; в Брюсселе и Мадриде чувствовали, что на карту поставлен престиж династии; деньги и войска были срочно отправлены эрцгерцогу Фердинанду, чтобы помочь ему защитить свой трон, а папский нунций в Париже получил указание из Ватикана убедить короля Франции в том, что чешским католикам угрожает опасность.

[Gosha]

Эрцгерцог Фердинанд, избранный королем мятежной страны, который мог потерять больше, чем кто-либо другой, не придумал ничего лучшего, как призвать к немедленному началу Крестового похода, пока пыл католического мира еще не остыл. Сделать это ему мешали только угасающий император Матвей и упорное стремление кардинала Клезля к компромиссу. 20 июля 1618 года Фердинанд схватил Клезля и заключил его в крепость в Тироле. Напрасно император возмущался и протестовал; Фердинанд вежливо извинился, но не выпустил кардинала; Матвею пришлось склониться перед горячечным упрямством кузена и доверить политическое руководство тому, кто уже взял его в свои руки.

[Gosha]

Меньше чем через месяц после ареста Клезля первая имперская армия пересекла чешскую границу. Войско и полководец взялись из Фландрии, деньги – из Испании; в ответ повстанцам неизбежно пришлось бы обратиться к врагам Испании и Фландрии. Турн, присовокупив свои хваленые дипломатические таланты к искусству военачальника, фактически так и сделал. Однако его призыв к Франции был холодно отклонен королем, который еще не осознал династических последствий восстания и был слишком верным сыном церкви, чтобы поддержать мятежников-протестантов.

[Gosha]

С другой стороны, курфюрст Пфальцский Фридрих или скорее его канцлер Христиан Ангальтский (Анхальтский) сразу же поспешили на помощь Турну. Еще до конца июня Фридрих прислал агента в Прагу и встретил возмущенный протест императора холодным разъяснением того, что он всего лишь хотел уговорить мятежников пойти на компромисс. Его посол выбрал для этого странный способ: посоветовал чехам увеличить и укрепить армию и поручить ее командование самому Анхальтскому.

[Gosha]

Слова у них не разошлись с делами, и в это же самое время из Гейдельберга (Хайдельберга) в Турин, столицу герцога Савойского, отправились гонцы, чтобы договориться с ним об использовании большой армии наемников, которая в тот момент находилась у него на службе. Герцог, давний враг дома Габсбургов, охотно ухватился за возможность им насолить и немедля подписал договор, по условиям которого соглашался разделить с курфюрстом Пфальцским расходы на транспортировку и содержание армии для чехов. Совместное предложение двух князей достигло Праги как раз кстати. Одна имперская армия уже пересекла границу, а вторая готовилась последовать за ней. Поспешно набранные войска Турна не имели достаточного опыта, чтобы противостоять фламандским профессионалам, даже если бы их хватало. Когда герцог Савойский и курфюрст Пфальцский предложили чехам хорошо обученную армию, находившуюся всего в нескольких днях пути, под командованием известного во всей Европе генерала Эрнста фон Мансфельда, всякие сомнения отпали.

[Gosha]

28 августа 1618 года вторая имперская армия выступила из Вены, а через два дня чехи приняли предложение о помощи. 9 сентября две вторгшиеся армии соединились и непременно пошли бы на Прагу, если бы не слухи о подходе Мансфельда. Под напором Турна, донимавшего их мелкими стычками, интервенты отступили к Будвайсу (Ческе-Будеёвице), в то время как Мансфельд пересек границу с 20 тысячами солдат и осадил Пильзен (Пльзень), самый богатый и самый важный оплот католиков-лоялистов. По всей Чехии протестантов вновь охватило воодушевление. 21 ноября, после отчаянного пятнадцатичасового сражения, Пльзень пал, и с наступлением зимы Турн и Шлик во главе национальной армии заперли фламандские войска в Будвайсе (Ческе-Будеёвице) и разорили земли на австрийской границе.

[Gosha]

Чехия была спасена, и пока еще никто не подсчитывал, во сколько это обошлось. Однако, освободившись от австрийского господства, она лишь попала в зависимость к курфюрсту Пфальцскому и герцогу Савойскому; не желая отдать свою страну в кабалу Габсбургам, мятежники отдали ее на откуп врагам Габсбургов, и национальная проблема Чехии постепенно втягивалась в центр европейского водоворота.

[Gosha]

Пока на австрийских границах полыхало пламя, курфюрст Пфальцский созвал в Ротенбурге Евангелическую унию. Если Фридрих или Христиан Анхальтский рассчитывали на поздравления за то, что сделали, их ждало глубокое разочарование, поскольку князья и иные правители, входившие в унию, считали осмотрительность лучшей доблестью и с негодованием осудили все совершенное двумя князьями. Они не хотели ни платить Мансфельду, ни договариваться с мятежниками; они категорически отказались собрать единую армию, как предлагал Фридрих, и выразили свою беспристрастность в меморандуме, который призывал императора и его подданных к компромиссу.

[Gosha]

Пожалуй, никто не был так удивлен поведением унии, как ее молодой президент. Некоторые данные свидетельствуют о том, что среди всех собравшихся в Ротенбурге князей курфюрст Фридрих хуже всех разбирался в своей же собственной политике. Христиан Анхальтский добивался только одного: он хотел создать в Чехии партию, которая избрала бы Фридриха королем. Он надеялся устроить это еще до избрания Фердинанда, но, потерпев неудачу, воспользовался новой возможностью, которую ему предоставило восстание. Князьям унии не нужно было обладать особой политической проницательностью, чтобы разгадать планы Анхальтского. Отвергнув его политику в принципе, они еще больше возмутились тем, что он попытался пустить им пыль в глаза красивыми речами о защите протестантизма.

[Gosha]

Среди собравшихся в Ротенбурге Фридрих был одним из тех немногих, кто еще верил заявлениям Христиана Анхальтского. С самого начала он хотел мира в Чехии. Письма об этом, которые он писал императору, английскому королю и герцогу Баварскому, какими бы лицемерными они ни казались, на самом деле были плодом совершенно искренних чувств. Фридриху исполнился 21 год, формально он достиг совершеннолетия, однако он не имел ни воли, ни желания заменить Христиана Анхальтского, которому доверял во всем. Тем не менее он серьезно относился к своим обязанностям, и когда характер чешского восстания стал для Фридриха совершенно ясен, он не без робости выработал собственную линию действий. Он предложил унии собрать армию и убедить курфюрста Саксонского вместе с ними выразить протест императору Матвею. Таким образом он надеялся продемонстрировать единство германских протестантов и их готовность в случае крайней необходимости применить силу. Как только это станет очевидным для императора, полагал Фридрих, отпадет необходимость браться за оружие. Протестантизм в Чехии получит гарантии, и это послужит весомым предостережением для всех, кто в будущем попытается угнетать протестантов в самой Германии.

[Gosha]

План Фридриха родился из молодости и оптимизма, и Христиан Анхальтский, возможно, убедил бы курфюрста в его полной неосуществимости, учитывая бешеную ненависть Саксонии к кальвинистам. Но одно дело – внушить Фридриху, что его мирный план невыполним, и совсем другое – уговорить, что единственной альтернативой является завладение богемской короной при помощи интриг. Христиан Анхальтский решил, что проще использовать тривиальный замысел Фридриха как прикрытие для собственных происков. Пользуясь доверием сюзерена, он мог давать послам указания, которые никогда не дошли бы до ушей Фридриха, и держать благонамеренного, но нелюбопытного курфюрста в полном неведении о том, что творится от его имени.

[Gosha]

После собрания унии в Ротенбурге скрываться стало уже не так легко. Даже Фридрих, должно быть, почувствовал, что подозрения других князей не совсем уж беспочвенны, и примерно в ноябре 1618 года Христиан Анхальтский посчитал целесообразным посвятить в свои замыслы того, кому предстояло стать их главным исполнителем. Сильный человек мог бы еще исправить ситуацию, какой бы рискованной она ни была, но Фридрих был не таков и все еще доверял Христиану Анхальтскому, хотя уже не так, как прежде. Чехи тем временем отреагировали на упорные намеки послов из Пфальца, и Турн в частном порядке осведомился, ручаются ли они, что их господин примет корону, если ему предложат ее. Тогда же Христиан Анхальтский обратился к принцу Оранскому за поддержкой своего плана и купил благосклонность герцога Савойского, пообещав тому содействовать его выдвижению в императоры. Все это время Фридрих, как бессильное украшение на носу корабля, ничего не понимая, меланхолично плыл по течению к пропасти, куда беспечно правил его канцлер.

[Gosha]

Активно переставляя фигуры на шахматной доске для общеевропейской войны, Христиану Анхальтскому помогал союзник, чьи мотивы были еще более сомнительны. Эрнст фон Мансфельд, генерал армии, брошенной на помощь Чехии, был внебрачным сыном дворянина Петера фон Мансфельда, бывшего губернатора Люксембурга. Воспитывая его при своем дворе, отец с раннего возраста грубо подавлял всякие претензии мальчика на то, чтобы считать себя членом семьи, из-за чего у него возникли определенные чувства, которых он так и не сумел перерасти. Рождение и воспитание сделали его авантюристом. Весь мир лежал перед ним как на ладони, но взять его можно было только мечом. Военное ремесло того времени вполне отвечало его призванию. С развитием артиллерии и особенно мушкетов феодальная армия, набиравшаяся из неопытных крестьян, стала практически бесполезной. Только профессиональные солдаты могли в необходимой степени овладеть искусством тактики.

[Gosha]

Пехота теперь состояла из пикинеров и мушкетеров, мушкетеры главным образом вели наступление, а пикинеры прикрывали их при обороне; с непрерывно растущей эффективностью мушкета важность пикинеров в той же мере уменьшалась, но в первой четверти века численность и тех, и других в типичном пехотном полку была примерно одинаковой. Для успешного овладения обоими видами оружия требовалась длительная практика. Кавалерия, составлявшая около трети обычной армии и по-прежнему игравшая самую важную роль, по крайней мере в наступлении, также была вооружена копьями и пистолетами; там огнестрельное оружие быстрее сменяло копье, чем у пехоты. В решающих сражениях, из которых в основном и состояла война, плохо подготовленная конница была не просто бесполезной, но и опасной, а хорошо обученная конница – крайне важной, ведь от выполнения ею сложных маневров порой зависел успех или провал целой армии. Пока еще ни в одном государстве не сложилось системы военного призыва, способной обеспечить полноценную подготовку национальной армии. Когда дело доходило до войны, мудрое правительство сразу же приглашало на службу профессионального полководца.

[Gosha]

Эти профессионалы обычно держали при себе небольшой штат офицеров, имеющих опыт быстрой вербовки и обучения рекрутов. В набранные таким образом армии, невзирая на вероисповедание и национальность, попадали отбросы общества или жители перенаселенных районов, которым не нашлось иного занятия. К слову сказать, из Швейцарии и Северной Италии, где земля никогда не могла прокормить проживавшее на ней здоровое и плодовитое население, рекруты выходили лучше, чем из германских государств, где проблема перенаселенности стояла не так остро. Поступив на военную службу, солдаты хранили верность только своим знаменам. Они приносили присягу не отдельному вождю или государству, а флагу, и, если в бою противник захватывал флаг, солдат имел право последовать за ним.

[Gosha]

И даже верность флагу отнюдь не всегда была очевидна, нередко военнопленные переходили в армию победителей независимо от того, кто владел их флагом. Кроме того, солдат служил только по контракту; если по истечении оговоренного срока он решал поступить в другую армию, никто не мог ему этого запретить. Офицеры и рядовые переходили из войска в войско без каких-либо угрызений совести и вечерами у костра обсуждали, где лучше. Император платил хорошо, но служба считалась тяжелой – «ночуй в чистом поле, хоть в дождь, хоть в засуху»; польский король платил еще лучше, но зимой не желал кормить армию; правительница испанских Нидерландов сулила заманчивое жалованье, но только для тех, кто не знал, что у нее «месяц» состоял из шести, а то и восьми недель; «говорят, что лучше всего служить в штатах, потому что служба постоянная, а если кто лишится конечности или станет не годен, то всю жизнь будет получать то же жалованье, которое получал, когда стал инвалидом».

[Gosha]

Генералы привыкли к тому, что численность их армий сокращается вдвое из-за дезертирства в зимние месяцы или когда условия постоя оказывались неудобными больше обычного. Теоретически дезертирство каралось смертной казнью, но, поскольку многие возвращались весной, рассчитывая на новую добычу, разумные офицеры не углублялись в причины их отсутствия, чтобы не отпугнуть солдат.